5 хоркрусов Лилипоттер, Последний, часть 2, рыжая бестия

[forgotten-invocation]

Она не понимала, эта девочка, какую боль причиняет мне. Иногда я с трудом сдерживаю себя, чтобы не запустить в нее непростительным. Но если уж столько лет терпел Волдеморта – то и ее стерплю. Хотя, видит Мерлин, она бывает намного хуже Темного лорда.
Она (я НИКОГДА не называю ее по имени) сидит на стуле, смотрит, как я готовлю зелья. Или у моих ног, когда я читаю, сидя в кресле. И смотрит-смотрит-смотрит яркими до невозможности глазами цвета молодой листвы. А я – вспоминаю Лили, НАСТОЯЩУЮ Лили, СВОЮ Лили, глаза которой никогда не горели таким восхищением. Которая смотрела на меня иногда – радостно, чаще – рассеянно, а в последний год нашей учебы – вообще не смотрела. У нее были совсем другие глаза, темные и задумчивые, как лесные озера. И эта рыжеволосая бестия, которая называет себя ЕЕ именем – это нелепое недоразумение. Свою Лили я потерял очень давно, потерял целых три раза. Впервые – когда назвал «грязнокровкой», второй раз – когда она выходила замуж за Поттера (в кошмарах я иногда видел эту сцену) и третий – тогда, в Годриковой Лощине… И ничто и никогда не убедит меня в обратном. Эта девчонка, которая теперь постоянно смотрит на меня глазами побитой собаки – это просто жалкая пародия. Настоящая Лили выросла, стала взрослой, превратилась в мудрую, зрелую женщину, в мать. А эта мелочь младше меня почти вдвое.
Бестолочь, мелкая бестолочь! Она сует нос в мои книги, постоянно толчется на кухне и что-то готовит и ходит за мной хвостом. Я начинаю тихо звереть. И не выставляю ее за дверь только потому, что она все же похожа на Лили. Но когда эта бестия разбивает флакон со свежесваренным зельем – я не выдерживаю. Над улучшенной формулой Сна–Без-Сновидений я работал почти месяц! А она просто так взяла и разбила. И бормотала что-то вроде «я нечаянно». Лили никогда бы не позволила себя подобной рассеянности – она знала толк в зельях. Я молча открываю дверь и делаю недвусмысленный жест. И мне совершенно наплевать на то, что на улице промозглый сентябрь, затяжной дождь и поздний вечер.
- Северус, я…
- Ничего не нужно говорить. Просто убирайся вон. Я не могу больше терпеть твое присутствие в моем доме и в моей жизни.
- Прости, это не нарочно! Я… я обязательно исправлюсь! Честно-честно. Скажи, что мне нужно сделать, чтобы ты разрешил мне остаться?
- Тебе нужно познакомиться с одиннадцатилетним Свеврусом, отучиться с ним шесть лет в Хогвартсе, выйти замуж за Поттера, родить сына и умереть от руки Темного Лорда, - беспощадно объявляю я. Не из-за злорадства, а потом, что это – правда. И она читает это по моим глазам, бледнеет, как бумажный лист. На какой-то момент мне ее становится жаль – я знаю, что такое неразделенная любовь. Но меня никогда никто не жалел. Может быть, именно поэтому у меня хватило сил до сих пор как-то существовать. И хватит еще на многие годы – со вчерашнего дня я член Ордена Феникса, а через полгода стану профессором зельеварения в Хогвартсе. Пришло время раздавать долги.
- Я не понимаю… я правда не понимаю. Ведь это со мной ты познакомился в Паучьем Тупике, со мной ходил искать лунные ирисы в полнолуние, со мной учился в Хогвартсе… Взгляни на меня, пожалуйста. Видишь? Ничего не изменилось? Просто ты сам, сам забыл СВОЮ Лили, Лили Эванс.
- МОЯ Лили носит фамилию Поттер, и теперь будет носить ее всегда, пока стоит мир, - она снова напоминает мне о том, что мне вспоминать вовсе не хочется, и у меня начинают трястись руки.
- Вот поэтому она и не смогла стать твоей! Ты – эгоист, Северус Тобиас Снейп, ты любил придуманный образ, идеал женщины, за которым не видел реального человека. А когда образ становился настоящей женщиной из плоти и крови – ты отвергал ее. Ты помнишь, какие цветы она любила больше всего на свете? Ты помнишь вкус ее губ? Нет! Ты помнишь только свою боль – и больше ничего. Скажи, а любил ли ты СВОЮ Лили по-настоящему? Или ты сначала привязался к единственной волшебнице, встреченной в маггловском мире? Потом – ценил единственного человека, который рискнул стать твоим другом? А затем – ревновал, что Поттер отобрал твою любимую игрушку? Признайся честно самому себе, Северус? Ты просто не умеешь привязываться, не умеешь прощать, не умеешь жертвовать чем-то. И то, что твоя жизнь была ужасной – это только предлог. Ты не хочешь впускать в свою жизнь никого – признайся хотя бы самому себе. Ты не хотел выбирать, не хотел чем-то жертвовать. Поэтому и сделал так, что Лили пришлось решать самой, самой брать на себя ответственность за ваши отношения. А теперь – ты можешь играть роль жертвы, страдальца. А это – намного приятнее, чем понимать – ты променял любимую женщину на возможность получить магическое могущество.
- Убирайся, сейчас же, - я поднимаю палочку, готовый ударить зеленым лучом в грудь этой бестии. – Лили был предназначена для Поттера, этого не видел только слепой. Она бы рано или поздно это поняла. Я помог ей осознать это намного раньше.
- Если б это было абсолютной истиной – меня бы здесь не было. Опусти палочку, я ухожу.
Она сбегает вниз по ступенькам, и в глазах ее – отчаянная решимость. Я провожаю ее взглядом, наблюдая за тем, как дождь превращает рыжие завитки в тонкие темные пряди, как промокает до нитки летний сарафанчик, облепляя худенькую девичью фигурку. ЕЙ почти двадцать лет… Двадцать лет. Когда мне было двадцать, я был уверен, что жизнь кончена - Лили вышла за Джеймса. И когда мне особенно паршиво, я думаю - жаль, что все не закончилось именно тогда. На минуту мне чудится, что это моя Лили убегает после нашей очередной ссоры, когда я опять сказал гадость о ее сестре Петунье. Но – нет. Я – не десятилетний мальчишка, а взрослый мужчина. Видение растворяется, и мне становится все равно, что будет дальше с этой маленькой чертовкой. Мне просто все равно.

А дальше – вихрь, круговорот событий, захватывающий, несущий меня неумолимо вперед, не учитывая мою волю. Волю? Да какая, к морщерогим кизлякам, воля? Я просто чищу зубы и ем, я просто заставляю себя спать и работать. И мне не сложно, не, совсем не сложно притворяться живым человеком. Потому что в глубине души я еще помню – каково это: жить, чувствовать, любить.
У меня нет близких людей, которые могли бы волноваться за меня. Лишь изредка Дамблдор участливо заглядывает мне в глаза или Макгонагал предлагает сходить в Хогсмид вместе с остальными преподавателями.
Но я каждый раз отказываюсь. Вместо этого я каждые выходные апарирую в один из магических районов Британии и подолгу гуляю один. Покупаю новые журналы по зелеварению и маггловскую беллетристику, забегаю в ресторанчики, где каждый раз заказываю крепчайший кофе и, выпивая чашку за чашкой, редактирую уже готовые статьи по зельям.
В одно из таких воскресений, гуляя по Косой Аллее, я неожиданно ловлю запах… ни на что не похожий, совершенно особенный запах лунных ирисов. Эти серебристые цветы – не только компонент некоторых редких зелий (таких, как зелье летаргического сна или живой смерти), но и просто мои любимые цветы. Легчайшие, невесомые, навевающие легки дурман. Я никогда не смогу выбросить из памяти ночь, когда мы с Лили собирали лунные ирисы в полнолуние, и моя рыжеволосая фея, надышавшись их ароматом, танцевала в лунных лучах. Ее нежная кожа будто светилась и мерцала, а глаза казались огромными и влажными, как у лани. В ту ночь мы с ней в первый и в последний раз целовались. А наутро, когда Лили задремала у меня на коленях, прямо посредине разговора, я прошептал: «Обливиэйт». Нет, она забыла эту ночь, но ничего не помнила ни о танце, ни о поцелуе. Потому, сто уже тогда я знал – она меня не любит, она уйдет от меня, растворится, как утренний туман. И мне не хотелось вызывать у нее жалость или снисходительную улыбку.
Я пошел на запах, оставив недопитым кофе, а недописанную статью – мокнуть под дождем. И оказался в странной художественной магической лавке, владел которой знаменитый художник Мишель Сартр. Он так странно смотрел на меня и нес какой-то бред насчет, что не готов продать картину… но в итоге пейзаж оказался у меня. Ночь, поле и серебристые ирисы. Я повесил картину в спальне возле кровати, и на утро в понедельник первым делом бросил на нее взгляд… Пейзаж был написан в сочных, ярких красках. Залитый полуденным солнцем луг с высокой травой, пчелы, жужжащие вокруг полевых цветов и бездонное синее небо. Казалось, от картины веет прохладным ветром, напоенным запахом меда, принизанным птичьими трелями. Ирисы исчезли.
Она оказалась очень необычной – эта картина. Пейзаж на ней меняется в зависимости от времени года и времени суток, но в то же время это каждый раз было одно и то же поле. Перед сном я каждый раз долго рассматриваю его и мечтаю о том, чтобы сделать шаг за раму и оказаться там – среди мягких прядей волнующейся на ветру травы, среди упоительных цветочных запахов, под бездонным небом. Только я не признаюсь в этом – никому и никогда. И даже себе – вслух. Потому что любые произнесенные слова – это почти заклинание.
А потом на меня наваливается осень. Промозглая и унылая осень 1982 года – пронзительные ветра, бесконечный дождь и новое амплуа профессора зельеварения. Конспекты уроков и стремление создать нужный имидж, знакомство со студентами, переезд в подземелья – все это хоть как-то занимает мои мысли, позволяя справляться в поистине черной тоской. И с одиночеством. Я до сих пор вижу во сне Лили, мою Лил. Как будто рассматриваю пачку колдографий – растрепанная девчонка на качелях, рыжий бесенок, с помощью магии пытающийся заставить цветы в саду распуститься на месяц раньше, растерянная девочка, сжимающая мою руку на платформе 9 ¾. Сотни застывших картинок, сотни самых разнообразных эмоции на милом лице – гнев, страх, недоумение, сочувствие, гордость, радость, сонливость. И – смех, серебристый смех моей маленькой богини, ставшей для меня целым миром. Почему я понимаю это только сейчас?
Альбус думает, что подловил меня на чувстве вины – но он ошибается. Я не испытываю вину по отношению к Лили. За что? За то, что я был таким, какой я есть – неуступчивым, мрачным, замкнутым? За то, что она была такой, какая есть – бескомпромиссной гриффиндоркой, жаждущей любви? За то, что я хотел стать хоть кем-то в этом мире, где я был ненужен даже собственной матери? За то, что я рассказал Лорду о пророчестве, до конца в него не веря и не зная, о каком ребенке идет речь? Так что же я делаю здесь? Почему я еще дышу? Я не знаю.

1982-1984

Слизеринские змейки, которые все скопом заявились в кабинет Дамблдора с просьбой назначить меня их деканом. Постоянные дуэли в коридорах. Змейки, не смеющие глаз поднять, превращающиеся постепенно в ядовитых тварей, которые могут постоять за себя. Недовольные шепоток остальных преподавателей за моей спиной. Слушанье Визенгамота, полное оправдание. Удаление от дел. Завершающая стадия создания имиджа сальноволосого ублюдка. Звенящая тишина моих комнат в подземелье. Срыв. Погром лаборатории, новые шрамы от стекол, восстановление лаборатории. Попытка выжечь потускневшую метку каленым железом. Потеря сознания, разговор с Альбусом, два месяца в Мунго. Первая любовная записка от собственной студентки. Попытка самоубийства 30 января, в день ЕЕ рождения.

- Акцио флакон с ядом!
- Экспелиармус!
Она стоит передо мной, та же рыжеволосая бестия, только слегка старше. В черном длинном платье и черной мантии, похожая на тень. Неестественная бледность лица, глубокие тени под глазами, стальной взгляд. В первый миг я не узнаю ее.
- Убирайся вот, я не изменил своего решения.
- У тебя не права приказывать мне, - голос ее звучит твердо, несмотря на то, что ресницы быстро-быстро трепещут, как крылья пойманной бабочки.
Я почему-то ожидаю, что она заговорит как Дамблдор – о моем долге перед магическим миром и перед сыном Лили, о том, что жизнь продолжается, а Мерлин не любит волшебников, превративших себя в подобие половой тряпки. Но она – упрямо молчит.
- Скажи мне, Северус, тебе на самом деле ХОЧЕТСЯ умереть?
- Не говори ерунды, - я, наконец, убираю свою палочку в рукав мантии, а ее палочку кладу на стол. – Умирать не хочется никому. Просто я не могу жить. Хочу, отчаянно пытаюсь – и не могу.
- Я могу научить тебя. Если хочешь.
- Из этого ничего не выйдет, - устало опускаюсь в кресло, мне совершенно не хочется спорить.
- Тогда что ты теряешь? Почему бы тебе не попробовать?
- Зачем тебе все это? – я задаю самый важный в этот миг вопрос.
- А и вправду, зачем, - рыжая бестия опускается на колени возле моего кресла и шепчет: «Легилименс». Я проваливаюсь в чужое сознание.

(продолжение следует)